Лежу на крыше и смотрю в лицо луне. Хорошо. На первый взгляд. Ветерок играет моими волосами, пола плаща свисает вниз, хочет утянуть за собой. Вот еще немножко полежу и, может быть, соглашусь…
Ненавижу тебя. Хочу поцеловать в горькие губы, слегка прикусить мочку уха, медленно раздеть, впиться в твою шею…и все это – с ненавистью. Потому что ты – чудовище. Ты мучаешь меня.
- Ну конечно ты здесь! Где ж еще? – и голос твой я ненавижу. И улыбку.
- А вот тебе здесь не место.
- Мы обиделись? – ненавижу, когда ты говоришь со мной так. Как с ребенком.
- Уходи. – еще чуть-чуть, и мне придется подняться. И тогда кто-то из нас упадет уже навсегда. Скорее всего, я. Но так даже лучше, а то лежу тут, мучаюсь…
- Ну ладно, хватит дуться. Идем домой.
Все равно ведь не отвечу. Не жди.
- Прости меня. Зря я так…
Не прикасайся ко мне! Ненавижу твои безупречные губы… ох…ненавижу…
Вот сейчас я встану и обниму тебя. А потом пойду с тобой, все равно куда. Потому что любовь сильнее гордости, и никто мне кроме тебя не нужен: ни мокрый асфальт, ни ласковый ветер, ни эта недозрелая луна.
Серебристая, с легким сиреневым отливом, кошка лениво щурила янтарные глаза, глядя на плавно кружащиеся в воздухе снежинки, лиловые в свете стройного городского фонаря. На улице пусто - сегодня Новый Год, и люди заняты очень важными делами. Ясное дело, совершенно некому гулять по ничем не примечательному району на окраине. Кошка ждала. На украшенный причудливым орнаментом из черных полос лоб, как раз между чутких треугольных ушей, опустилось несколько мягких снежинок. любопытный ветерок тронул гладкую шерстку на спинке, взвил маленький белый смерчик рядом с красиво сложенными лапками. "Уже близко..." - шепнул он, - "Я слышу шелест крыльев..." Кошка еще немного полюбовалась сиянием пропитанного светом снега и подняла глаза. На шею фонаря неслышно опустилась большая черная птица, из тех, что между перьев хранят чужие сны.
Снег прекратился, луна, как серебряные покрывала, расстелила на земле свои лучи. Они удалялись: легкая тень и, чуть повыше, вывернутый наизнанку сгусток чистого света. Ветер сравняет следы.
читать дальшеСкользко. Зима все-таки. Гололед, там, синий иней… Да, холодно еще. К тому же. Но мне все равно – у меня перо за ухом, серое, пушистое. У меня весна в глазах, мне все равно. У меня теплые пальцы, у меня глупое сердце. У меня замерзли ноги. Мне все равно. Куда же я иду? Вот бы вспомнить. У скамейки, наверное, тоже ноги замерзли. И вряд ли она помнит, куда шла, когда решила остаться здесь, между двух невнятных деревьев…
Эх, задумалась и чуть не упала, всегда со мной так. Наверное, скамейке стало веселей, от моей воздушной гимнастики… Солнечные лучи с видимым удовольствием пролезают в дырки на полуистлевших листьях. Может быть, это приятно? Может, солнце всегда проходит сквозь отверстия исключительно из чисто эгоистических соображений? А, черт, ни чему меня жизнь не учит. Вот это кульбит! Кости целы? Перо на месте. Глупое сердце сжалось в комок. Продолжаем разговор. А с кем, кстати, я говорю? Мне все равно. Да, точно. Все равно. В-с-е р-а-в-н-о… На вкус как черешня. Со светлым пивом. М-да… Может, я головой ударилась во время неудачного сеанса левитации? Все не так, мысли макаронятся… А как хорошо и динамично все начиналось!.. Всегда со мной так. Ничего не могу довести до конца. Наверное, я и никогда не умру. Забавно. Опаньки – лужа. Ну, с другой стороны, хотели весну – получайте. Я перевыполнила план, и теперь нас всех смоет! Ха. Ха. Ха. Нет, мне правда весело. Ни разу не участвовала в полноценном наводнении. Мысли путаются, спать пора. Я вспомнила, куда иду.
Он пришел незадолго до рассвета. Открыл дверь своим ключом, повел плечами, стряхивая влажные комочки ночного тумана. Бесшумно прошел в ее спальню, быстро собрал в рюкзак самые необходимые вещи: несколько книг, какую-то одежду, ручку, записную книжку. Он склонился над ней, поймал ее дыхание. Она проснулась в тот самый миг, когда его распущенные волосы коснулись ее лица. Улыбнулась и крепко обняла его за шею. Он закинул рюкзак за спину, взял ее на руки и открыл окно.
Ангелы – это бестелесные и бессмертные духи, одаренные умом, волею и могуществом. <…> Они различаются между собою по степени совершенства и по роду своего служения. Ветхий Завет.
- Твой ход. Я обернулся. Мой друг сидел в глубоком кресле и лениво пересыпал в ладонях золотые и серебряные тавлеи. Я указал на одну из своих фигур, она сдвинулась с места, плавно переместилась на несколько клеток вперед. - Ну мы же договорились! – Обиженно сказал он. – Мы договорились, что будем играть как люди. - Но ведь мы не люди. - Мне показалось, или эта странная горечь в твоем голосе – сожаление? Я вздохнул. Рано или поздно, так или иначе, но я все равно бы сказал все, что думаю. Все, что должен. Почему бы не сегодня? - Посмотри на них. – Я наклонил голову, глядя вниз, на землю. С такой высоты мир людей очень похож на беспокойный улей. – Их жизнь так коротка… Как бы я хотел ощутить их страх. Страх смерти… Ее дыхание на затылке… Каждый миг помнить о ней, знать, что она близко... - Твои слова пугают меня, брат. Скажи, ведь тебе просто нравится наблюдать за ними, да? Я усмехнулся. - Они смертны, их земное существование для нас – одно мгновение, но взгляни на написанные ими картины, послушай их музыку… Почему ты не создаешь прекрасных вещей? Видишь этот камень? Это изумруд. Он лежит здесь уже несколько столетий, ты мог бы придать ему совершенную форму, ты мог бы вдохнуть в него жизнь… Но ты даже не заметил его, ведь так? Он оставался спокоен и холоден – всего на всего красивая говорящая кукла. Неужели, я - такой же? - Но люди всегда предпочитали разрушение созиданию. - Только нечто большее, чем просто способный мыслить и чувствовать дух, может найти гармонию в квинтэссенции хаоса. Но тебе этого не понять. Ты как скрипка с единственной струной, ты звучишь лишь на одной, пусть и чистой, ноте, ты пребываешь в некоем всепоглощающем покое, который на деле даже хуже, чем смерть. А любой человек – арфа с тысячью голосов, каждый из которых способен заглушить твою вечную колыбельную. - Но они молятся нам, призывают нас на помощь, когда им больно или страшно. - Только самые слабые из них. Перестань, ты ведь и сам знаешь, что вы не можете ничего изменить, не в вашей власти повлиять на их мир. То, что вы способны разобрать слова их «молитв», всего лишь особенность слуха. - Почему ты говоришь так, словно больше не являешься одним из нас? - Я устал. Устал от твоего безвкусного голоса, от пустых глаз. Ты не можешь ненавидеть, но раз так, способен ли ты любить? - Наш Отец и есть Любовь. Он создал нас любящими. - Да-а? – Я сам боялся слов, готовых вырваться на свободу. Я подошел поближе, наклонился к нему, понизил голос. – А ты уверен, что он все еще здесь? Уверен, что мы нужны ему, что его до сих пор интересуют наши незатейливые игры в жизнь? Он медленно встал, оправил одежду, посмотрел на меня с едва уловимой грустью и жалостью. - Если бы я не знал тебя столько лет, то подумал бы, что ты просто сошел с ума или смеешься надо мной. Но я вижу, как пылает твой взгляд, я слышу сделанный выбор в твоих словах. Что ж, это твое право. Хотя ты наверняка еще пожалеешь об этом. Прощай. Он неожиданно сильно и резко толкнул меня назад, тонкое стекло треснуло под моим весом, мгновение я оставался неподвижен, потом – кислый звук вперемешку со сверкающими осколками брызнул во все стороны, раня его раскрытые ладони, заставляя рот недовольно кривиться. Я раскинул руки, наслаждаясь свободой полета. «Вот и все.» - подумал я, не зная, плакать или смеяться. Я падал и падал, прошли секунды, а может, вечности, ветер растрепал мои волосы, напористый и злой ветер по одному выдергивал грязно-белые перья из нелепых крыльев за спиной, и стремительно уносил их вверх… «Как больно… Я чувствую боль…» - радостно подумал я, когда наконец остановился. Земля конвульсивно вздрогнула, принимая меня, по лицу текло что-то горячее. Я лежал в холодной, сухой траве, улыбаясь, зачарованно глядя, как плавно кружатся в воздухе догнавшие меня перья. Они казались черными на фоне серебряного неба. - Вставай. – неясная фигура заслонила свет. - Если будешь валяться вот так, непременно простудишься.
Можно сказать, что они встретились случайно. А можно и не говорить. Главное, что теперь они вместе. Навсегда. Вечно ищущая, она всю свою жизнь стремилась только к нему, а он, измученный бесконечными скитаниями, нашел в ее объятиях долгожданное пристанище. «Откуда ты? Зачем ты здесь?» – тихо спрашивала она, закрывая глаза, убаюканная запахом его волос, звуком его голоса. «Я пришел потому, что ты звала меня». Осенним вечером, вернувшись домой, она решила покончить с тем, что утешало ее до его прихода. Она открыла потайной ящик стола и извлекла на свет толстую пачку потрепанных, исписанных ее рукой листов желтоватой ломкой бумаги. Дрожащими пальцами окунула перо в чернильницу и, затаив дыхание, осторожно вывела на последней странице короткую фразу: «Он вздохнул, вытащил из кармана револьвер; приставил к виску…и нажал на курок». «Прости…» - прошептала она. Громкий хлопок заставил ее вздрогнуть и выронить перо, оставившее на бумаге безобразный грязный след. Она выбежала из кабинета, кинулась в холл, откуда, по ее мнению исходил ужасный звук. То, что она увидела, заставило ее вскрикнуть и потерять сознание. Он лежал на полу, сжимая в руке дымящийся пистолет; из маленькой ранки на виске, обоженной и неровной по краям, медленно вытекала черная кровь.
Я родился в 1861 году, в маленьком фамильном поместье под Петербургом. От былого богатства в этом доме остались только большой плодовый сад и роскошная библиотека, где я и провел все мое детство и отрочество, лишь изредка выбираясь на долгие прогулки в ароматный сосновый лес, со всех сторон обступавший старинный особняк. Я рос нелюдимым: сверстники отталкивали меня своей глупостью и посредственным жеманством, а взрослые не принимали всерьез. В юном возрасте я заинтересовался демонологией и ночами просиживал над "Summa diabolica", "La Haine de Satan" и кошмарной "De spectris et apparitionibus", холодея и дрожа от ужаса и любопытства. Именно этими странными увлечениями, несомненно, расстроившими мою психику и сделавшими меня чересчур восприимчивым ко всему таинственному и непонятному, я, со все слабеющей надеждой, пытаюсь объяснить те ужасающие и загадочные события, что произошли со мной в дни расцветающей молодости, навсегда оставив след в моей измученной страхом душе. Теперь, когда чудовищные воспоминания не оставляют меня даже во сне, я не могу больше молчать.
Это случилось зимой, во второй половине февраля. Несмотря на близость весны, морозы стояли страшные; день моего отъезда ознаменовался свирепой метелью и настоящей грозой, несвойственной, как известно, холодному времени года и приведшей в ужас суеверную прислугу и всех домашних. Но в ту далекую зиму я был молод и чертовски упрям; я решил во что бы то ни стало заполучить древнюю книгу с непроизносимым названием, которая, как я слышал, хранилась в библиотеке одного московского богослова. Моя мать – консервативная старуха, категорически запретила мне путешествовать поездом, и я был вынужден вместе с кучером Василием отправиться в Первопрестольную на допотопных санях, запряженных тройкой понурых сереньких лошадей. Теперь во всем этом я вижу предупреждение, отголосок пережитого мною кошмара… В дороге я то и дело впадал в странное забытье, сменявшееся приступами необъяснимого страха, ощущением тяжелого взгляда на затылке. К вечеру утихшая было буря разбушевалась вновь, наполнив воздух колючей снежной пылью. «Никак не проехать, барин!» - сказал Василий, из-за облепившего его снега напоминавший одушевленны й сугроб. Я знал, что старый кучер прав, но ночевать в поле было безумием. Я велел ехать дальше, в надежде встретить жилье или какого-нибудь местного обитателя, способного указать дорогу. Вскоре я и вправду увидел невдалеке несколько огоньков и как будто почувствовал запах дыма. Метель словно утроила усилия, и вот уже лошади наши стояли по колено в снегу. Я велел кучеру двигаться к дому, но Василий не понял меня. «К какому такому дому?» - недоуменно спросил он. Я указал на огоньки, но старик только покачал головой и заявил, что с места не тронется, что лучше замерзнуть насмерть, чем идти незнамо куда и что это все дьявольские проделки. Я разозлился, но, понимая, что его не переубедишь, сам повел лошадей под узцы на отблеск огня. Странно, но я не придал значения тому, что кучер не только не увидел огней, но и с жаром пытался убедить меня, что в здешней глуши люди никогда не селились. Я упрямо отходил все дальше от едва видневшейся дороги. Примерно через полчаса мы стояли около маленького белого (вероятно, от снега) домика с соломенной крышей и слюдяными окошками, чей приветливый, теплый свет ранее привлек мое внимание. Из трубы, а вернее из отверстия в крыше, шел клубами жирный черный дым, немало меня удививший. Было что-то странное в этом аккуратном домике. Приглядевшись получше, я понял, что именно привело меня в смятение: соломенная крыша и слюдяные окна давно уже не были в ходу даже в самых отсталых деревнях, но вместе с тем дом выглядел совсем новым, будто только вчера плотник приладил резные наличники. Из старого, покосившегося сарая за домом не доносилось не звука. Дверь скрипнула, отворяясь. Я почувствовал неожиданный приступ удушающего страха и уже собрался развернуть лошадей, чтобы как можно быстрее вернуться на дорогу. Но, вопреки моим ожиданиям, на пороге появился не ужасный монстр из тех, что так часто посещали меня в кошмарах, а молоденькая девушка. Она выглядела настолько беззащитной, и таким доброжелательством сияло ее лицо, что я отбросил последние сомнения и пошел ей навстречу, приветственно махнув рукой. «Барин, вы куда?!»- в страхе закричал Василий, срываясь с козел. Я ответил, что хочу договориться с барышней о ночлеге и ужине, но старый кучер только хлопал глазами и испуганно смотрел на меня. «С какой барышней?» - умоляюще, как душевнобольного, спросил он. Мое раздражение достигло апогея. Я грубо отодвинул его с дороги и предложил ночевать в степи, раз он отказывается увидеть дом и его молодую обитательницу. Не успел я пройти и пары шагов, как Василий упал передо мной на колени и со слезами на глазах принялся умолять не бросать его одного. Меня удивило поведение старика. От моего предложения пройти в дом, он, тем не менее, снова отказался. Я потерял терпение и в одиночестве последовал за приветливой девушкой в сени. Закрывая за собой неожиданно тяжелую дверь, я услышал истошный крик Василия, но не обернулся. С лица девушки не сходила странная улыбка, но добиться от нее хоть слова мне не удалось. Только перед самыми внутренними дверьми он шепнула каким-то неземным голосом: «А мы давно вас ждем...», и втолкнула меня в комнату. В небольшом плохо освещенном помещении пахло кислым молоком и сырым мясом. Навстречу мне поднялась, отложив вязанье, сухонькая опрятная женщина лет пятидесяти. В темном углу сидела замотанная в тряпки старуха, похожая на призрак с гравюры Торкьи. Она бросила на меня взгляд белесых глаз из-под редких бровей, и мне снова мучительно захотелось убежать. Комната сразу же произвела на меня весьма отталкивающее впечатление. Хозяйка, заметив, вероятно, как изменилось мое лицо, уверила меня, что метель уже слабеет, и мне придется пробыть в их доме не более чем до утра. Беспокоясь, я упомянул Василия, но женщина, странно усмехнувшись, сказала, что о кучере уже позаботилась ее дочь, и предложила мне пройти в комнату для ночлега. По пути к одной из двух кривых дощатых дверей, я обернулся, чтобы рассмотреть комнату с другой точки, и заметил нечто такое, чего не смогу забыть никогда. Из-под темного, нечистого брезента, застилавшего печь, высовывалась тонкая женская рука. По мертвенно-бледной коже стекала на пол струйка густой черной крови. Последним, что я успел увидеть, прежде чем рука растаяла в воздухе (а вернее воздух растаял в ней), был опаловый перстень на залитом кровью безымянном пальце… Я рванулся к двери, но сразу же понял странность своего поведения, ведь никакой руки уже не было, а трое женщин смотрели на меня с непритворным удивлением и даже страхом. «Что-то не так, господин?» - спросила меня хозяйка, и я, превозмогая отупляющий ужас, отрицательно покачал головой. В комнате женщина застелила для меня лавку и предложила кувшин воды. Меня очень удивила ее крайняя неразговорчивость, так несвойственная вырастившим меня деревенским бабам. Ни одна из обитательниц этого дома даже не сказала мне своего имени. Как только хозяйка ушла, на меня снова навалился страх и ужасное чувство чужого следящего взгляда. Но вскоре нечеловеческая усталость взяла свое, и я, затушив лучинку, заставил себя заснуть. Когда я очнулся, покрытый холодным потом, тяжело дыша, за окном было совсем светло от снежных смерчей. Я почувствовал невыносимую жажду, но, потянувшись к кувшину, неловко задел его и, не удержав, с грохотом уронил. Кувшин, как ни странно, остался цел, но вода вся вылилась и быстро впиталась в земляной пол. Я пробормотал какое-то ругательство и в этот момент понял, что странный звук, который я принимал за шум бури, был на самом деле негромким ритмичным пением. Меня пробрала дрожь. Идти туда, где, вероятнее всего, таится смертельная опасность, повинуясь любопытству или просто по глупости – неотъемлемое свойство души любого человека. Именно поэтому, я, тихонько приоткрыв дверь, выглянул из комнаты. И вот что я увидел. Все три женщины расселись на полу, вокруг яркого фиолетового пламени, выглядевшего невыносимо холодным. Они пели, покачиваясь из стороны в сторону и иногда наклоняясь к огню, над которым бурлил небольшой закопченный котел. Они не заметили меня. Через некоторое время я обнаружил, что руки и лица женщин, попадая в свет синего костра, мгновенно изменяются, делаясь отвратительными полуистлевшими руками и лицами мертвецов, а возвращаясь в тень, вновь становятся прежними. От страха я оцепенел и не мог пошевелиться. В углу, возле печки, я заметил странный темный комок, более всего напоминавший длинные женские волосы, а рядом с ним тот самый опаловый перстень и такие же серьги, а также серебряную брошь с золотыми инициалами «А.Н.». Из-за заслонки печи доносился сильный запах жженой ткани. Вне себя от ужаса я попятился назад, в свою комнату, и плотно закрыл за собой дверь. Я забился в самый дальний, в самый глухой угол и всю оставшуюся ночь не сомкнул глаз. Я выбрался из страшного дома как только на пол упали первые розовые блики и, зная, что меня будут преследовать, поспешил разыскать Василия с лошадьми. Мои самые страшные опасения оправдались. Я нашел старика за домом, он лежал на спине с разорванным горлом, крепко сжимая поводья, что не дало напуганным лошадям сбежать. Ветер веером разметал кровавую пыль на сажень вокруг растерзанного тела. В панике я попытался вырвать повод из окоченевших пальцев мертвеца, но в этот самый миг тяжелая дверь зловеще заскрипела, выпуская наружу чудовищ. Я вскрикнул, чуть не падая в обморок, и как мог быстро начал выпрягать из саней полуживую боковую лошадь. Покончив с этим, я посмотрел назад, на ставший почти прозрачным белый дом, на стремительно приближавшихся ко мне ужасных тварей. Лошадь спотыкалась, но они все равно не могли догнать ее. Оглядываясь, я видел, как они теряют остатки человеческого облика, превращаясь, под лучами восходящего солнца, в прикрытые лохмотьями плоти скелеты. Меня нашли день спустя без сознания, полузамершего, вцепившегося в гриву лошади, которая, повинуясь инстинкту, вернулась домой.
Прошло около двух лет. Большую часть этого срока я прожил в добровольном заточении в большой комнате на верхнем этаже моего дома. Всем необходимым меня снабжает старый дворецкий, потому что я не подпускаю к себе служанок-женщин. В моей комнате четыре камина, в которых я непрерывно поддерживаю огонь, а окна я намертво забил плотными ставнями, чтобы ни одна снежинка не могла проникнуть сюда.
Проворный маленький геккон выбрался из норки около полудня. Раскаленный песок немилосердно жег его крошечные лапки. Он и сам не понимал, что могло заставить его покинуть укрытие в самый разгар летнего дня, но был не в состоянии противится странному чувству. Что-то менялось. Он посмотрел вокруг, прислушался к тишине, желая найти источник незнакомого запаха: пахло дымом, водой, горечью и еще чем-то, что он не мог назвать. Подул холодный ветер, подняв тучу колючих песчинок, залепляющих глаза. Геккон провел по зрачкам липким языком и, не найдя ответа, побежал вслед за ветром. Шафранный песок под его шершавым телом смешивался с другим, белым и очень холодным. Если бы он оглянулся, то непременно увидел бы преследующую его тень огромной свинцово-черной тучи, затянувшей небо до самого горизонта и дальше. В этой туче заблудился ястреб, минутой раньше выследивший геккона, и мертвым упал на желтую землю. Крылья его стали ломкими и прозрачными. На нос шакала опустилось несколько белых звездочек, напоминающих ледяные перья растерзанного им ястреба. Человек вскинул ружье, целясь в одинокого шакала, стоявшегося над мертвым ястребом. Спустил курок. Пуля вырвалась из ствола, оставляя за собой огенный след, и бесшумно рассыпалась в прах на лету.
От Его вздоха по смертоносным пескам прошла рябь, а с вершины пирамиды Хуфу, которой никогда не было, скатилось несколько гладких камней. Он открыл не видимые больше глаза. Снежинки застревали в Его ресницах и гриве. Небрежным движением огромной лапы Он смел толпящихся возле Него людей, окинул взглядом свои владения. Он посмотрел на суетящихся туристов, в панике давящих друг друга, на вышедшие из берегов воды Нила, ставшие карминово-красными, на отпечаток босой ноги на белом снегу… Первая молния выхватила Его лицо из наступившей тьмы. Он улыбался.
… Он проснулся и сразу же подумал о том, как все-таки трудно быть фонарем. Правда, есть и определенные плюсы. Например, сравнительно короткий рабочий день и гарантированный уход, а также замечательный обзор окрестностей. На голову села тощая серая галка. «Кышшшш! Уйди, тупая ты скотина!» - он пожалел, что не может потрясти головой. Вот, кстати, один из недостатков подобной работы. Птица, не желая слушать разумных доводов, продолжала чистить редкие, облезлые перья. Это длилось долго. «Хам» - каркнула она на прощанье, и к тому же обгадила его несчастную голову. «Ооо, нет…» - подумал Фонарь и глубоко вздохнул. Пошел противный моросящий дождик. В общем, погода дрянь. Люди забегали и засуетились, спасаясь от дождя. Люди… интересно, куда же они все время ходят? Со стороны их движение выглядит абсолютно бессмысленным и бессистемным. Хотя бывают исключения. Вот недавно под Фонарем стояла пара пресимпатичных молодых людей. Они обнимались, улыбались уголками рта и тихонько разговаривали о чем-то, очень важном. Фонарь так растрогался, что уронил одну-две слезинки прямо на голову девушки. Она засмеялась, подняла лицо и улыбнулась ему. Это было так мило. Потом они ушли, рука об руку, продолжая тихий разговор. Ленточки объявлений приятно щекотали его железное тело. Темнота сгущалась, и Фонарю вдруг стало ужасно неуютно. Первым не выдержал и зажегся сосед справа – на редкость слабонервный тип. Его лампочку разбивали раз, наверно, пятьдесят. Фонарь пробрала дрожь от одной только мысли о разбитых лампочках. Усилившийся дождь немилосердно колотил его по макушке, но Фонарь чувствовал себя просто замечательно. Он зажегся последним на улице, гордый своей храбростью. Внизу то и дело проезжали машины, но людей стало поменьше.
Этот мальчишка сразу ему не понравился. Он шел, ссутулившись, хищно озираясь по сторонам. Фонарь услышал обеспокоенный шепот соседей: парень достал рогатку. « Только не я…» - подумал Фонарь и впервые пожалел об отсутствии ног. Мальчик подошел к нему вплотную, поднял с мокрого асфальта кусочек щебенки. Он еще раз огляделся по сторонам… Фонарь содрогнулся всем телом, глядя на стремительно приближающийся к лампочке камешек…Он услышал звон разбитого стекла, свой собственный испуганный крик и злобный смех далеко внизу…А потом наступила Тьма.
Она торопливо стерла последние капельки воды с плеч и коленей и натянула белый махровый халат. Потом убрала назад мокрые волосы и, глубоко вздохнув, осторожно, боясь поскользнуться на влажном кафеле, подошла к своему зеркалу. Это старинное зеркало в темной раме из необычайно твердого дерева, изукрашенной искусной резьбой, досталось Ирме от бабушки-немки, пропавшей без вести много лет назад. Теперь оно стояло справа от эмалированной ванной в маленьком домике девушки, сиротливо прислонившемся к узловатой липе на берегу одного из притоков Сены. Поверхность стекла запотела и напоминала густой неспокойный туман. Некоторое время Ирма нерешительно разглядывала нечеткое цветное пятно – свое отражение, потом осторожно, чуть касаясь зеркала, вывела несколько слов, раздвинув пальцем туман. «Только бы получилось, только бы он ответил..» - подумала она. Когда зеркало засветилось чуть ярче, и на стекле начали появляться первые буквы, Ирма облегченно и радостно вздохнула. Она никогда не верила в волшебство, так же как в глубине души не верят в него и сами волшебники. «Здравствуй, Ирма. Как ты себя чувствуешь сегодня?» - чтобы прочесть проступившие слова, девушка поставила напротив еще одно зеркало, маленькое и совершенно обычное, купленное в скобяной лавке мадам Вери. «Спасибо, все хорошо. – она на мгновение задумалась, но потом продолжила писать, - Я так боялась, что ты не ответишь…» «Глупости – ей показалось, что по ту сторону стекла раздался тихий смех, - Я ведь уже писал тебе о своих чувствах и мыслях. Помнится, даже слишком откровенно…» Она покраснела, вспомнив, как всю ночь просидела в ванной, читая его послания, наполненные любовью и нежностью, теплой и сладкой, как топленое молоко. «Но ведь ты даже не видел меня» «Ты думаешь?.. Твое зеркало для меня – окно. Правда, зарешеченное…» Ирма почувствовала, как кровь прилила к лицу, представила свои красные застенчивые уши… И он все это видел… «Тебе нечего стыдиться, ты прекрасна…А вот моя внешность для тебя загадка, не правда ли? Хочешь увидеть меня?» Дыхание перехватило, она положила руку на грудь, сдерживая готовое выпрыгнуть сердце. «Конечно» «Тогда смотри» Прямо в середине дымного моря появилось маленькое пятнышко и сразу же начало разрастаться во все стороны, как лед, стремительно сковывающий воды Женевского озера. Сначала Ирма увидела большой миндалевидный глаз необычного фиолетового цвета, потом локон темных волос, тонкую морщинку на лбу, чуть длинноватый нос с ястребиной горбинкой, уголок улыбающихся губ… Она заворожено следила за тем, как тает туман под его пальцами. «Ну как?..» - это снова проступили буквы под его лицом, похожим на прекрасный портрет в овальной раме. «Ты такой…почему ты раньше не показывался мне?» - Ирма перебирала в памяти образы, которые приходили в ее фантазии, когда она лежала в свей постели, пытаясь заснуть после долгого ночного разговора, и думала о нем. Все они были лишь отголоском воспоминаний о когда-либо увиденных ею красивых мужчинах и не шли ни в какое сравнение с оригиналом. «Ну… - он смущенно опустил глаза, - Я стеснялся, наверное… И вообще, у нас тут зима, и мое окно совсем заиндевело. Его трудно было расчистить.» «Тебе нужно не стесняться, а гордиться!» «Спасибо…Так ты согласна?» - он посмотрел на нее с надеждой – «Только помни: если зеркало будет разбито, ты никогда не сможешь вернуться». Ирма, решительно кивнула. Он радостно улыбнулся. «Я люблю тебя!» «В конце концов, кому я нужна здесь? – спросила себя Ирма, - даже если я уйду, никто не заметит…» Она услышала громкий скрип. Зеркало задрожало, с рамы начала осыпаться краска. Звук ломаемого дерева – и стекло провалилось вовнутрь. - Привет, – он стоял перед ней, придерживая готовое захлопнуться окно. – Я так рад по-настоящему видеть тебя. Она окинула взглядом его стройную фигуру. Ей нравился его тихий мелодичный голос, хотелось слушать, ловить каждое ничего не значащее слово…Она переступила темную границу.
*** - Поспорим, ты не решишься войти туда? Даю два шарика. - Зеленый и синий? - Не-ет! Зеленый мне самому нравится…Синий и красный! - Не-а, не пойдет. У меня есть идея получше: давай пойдем туда вместе? Представляешь, сколько там всего!.. - Ты сбрендил! А если нас поймает Сторож? – мальчик произнес последнее слово с особым благоговением, вытаращив глаза и подняв указательный палец. - Мы пойдем ночью. Ты же знаешь, он засыпает ровно в полночь. - Можешь считать меня трусом, Кале, но… - Уже считаю. И очень постараюсь, чтобы Диана из третьего класса думала также! - Предатель. – мальчик отвернулся и обиженно засопел. - Да ладно, Том, я пошутил! Ни словечка никому не скажу! Клянусь! Зато если ты пойдешь со мной… Представляешь: «Том пробрался в старый дом Ирмы Блумквист!» Она точно влюбится в тебя. Девчонки они такие… а если ты принесешь ей оттуда какую-нибудь маленькую блестящую штуковину!.. Том мечтательно посмотрел на густую паутину над головой. Мальчики сидели на чердаке, расчистив себе место среди разнообразного хлама. Посередине горел небольшой керосиновый фонарь, дымок от него поднимался вверх и исчезал в маленькой дырочке в кровле, которую отец Тома не мог заделать уже неделю, потому что у него болела спина. В щелочку была видна Полярная звезда. - Ладно, Кале, но если нас поймают, я скажу, что это все ты придумал! - Не поймают!
Они тихонько отворили окно. Ветхое дерево крошилось в пальцах, и стекло могло выпасть в любую секунду. Кале зажег фонарь, мальчики осмотрелись. Все вокруг было покрыто толстым слоем пыли, накрытые белыми брезентовыми чехлами стулья и кресла напоминали сугробы. - Вот видишь? Совсем не страшно… Пойдем, посмотрим дальше. Вскоре фонарь высветил кусочек стены, покрытый белыми плитками кафеля. Ванная с потрескавшейся эмалью выглядела зловеще, как пасть морского чудовища, из сказки про Одиссея. - Что это? – Том подошел к стене решительно сдернул покрывало с какого-то продолговатого предмета. – Ух ты, смотри, какое красивое! Зеркало в потускневшей черной раме тускло сияло под светом лампы в руках Кале. Том протянул руку, осторожно стер пыль с деревянного орнамента. - Не трогай его! – прошипел Кале, дергая друга за рукав. - Почему? Оно странное… - мальчик склонил голову набок, разглядывая зеркало, потом осторожно, высунув язык, вывел на пыльном стекле «Диана», щедро украсив буквы завитками и рюшками. - Расскажешь ей, Кале? По-моему… - Тихо! Смотри! Удивленный и слегка раздосадованный, тем, что его перебили, Том снова повернулся к Кале спиной и посмотрел на стекло. «Не трогай мое зеркало, дитя» - корявые буквы появились ниоткуда. - Бежим! – взвизгнул Кале. Опрокинутый фонарь погас.
***
Сторож поморщился. Мигрень сегодня утроила усилия, а тут еще и эти молодчики со своим дурацким экскаватором… - А ну, глуши свою зверюгу! - крикнул он парню в кабине экскаватора, - Где ваш главный? Парень вылез, вытащил сигарету, закурил, потом лениво указал на стоящий поодаль потрепанный автомобиль. - Чему тебя в школе учили, молокосос? – беззлобно замети Сторож, - Кто ж курит рядом с машиной?! У тебя вон, масло протекло… Он не стал ждать ответа - развернулся и, припадая на правую ногу, направился к старому «Форду». - Да, да, мистер Грант, сегодня уже закончим. Дерево тоже уничтожить? Хорошо… - Эй! – Сторож постучал костяшками узловатых пальцев в стекло. Сидящий в машине человек от неожиданности выронил черную телефонную трубку, которую прижимал к плечу, делая какие-то пометки в блокноте. Он недовольно посмотрел на Сторожа, но стекло опустил. - Что вам нужно? – Раздраженно, как у уличного попрошайки, спросил он. - По какому праву вы сносите дом Ирмы Блумквист? – Грозно спросил Сторож. Нервный человек вытащил какую-то бумагу и сунул ее Сторожу. - Время аренды истекло. Теперь эта земля и все, что на ней находится, принадлежит мистеру Гранту, а он не потерпит всякой рухляди – человек красноречиво окинул старика взглядом, - на своем участке. Можете проверить документы. Если конечно вы умеете читать. - Все ясно. Ты просто не понимаешь, что делаешь, бедняга. – Сторож вздохнул. - Я бы попросил вас мне не тыкать! – прошипел мужчина. Но Сторож уже шел обратно к дому, намереваясь исполнить свой последний долг перед веселой девочкой Ирмой. Он помнил ее такой. - Что это ты делаешь, сынок? – Сторож увидел, как парень из экскаватора выламывает ногой дверь покосившегося домика. Изнутри. Что-то блеснуло в его руках, и Сторож с ужасом узнал старинное зеркало в черной раме. Парень, не останавливаясь, повернулся к нему. - Мистер Колинз велел вынести из дома всякий хлам. А то потом мусор неудобно убирать. - Стой! Отдай мне зеркало, оно принадлежит госпоже Ирме! - Извини, дед, у меня работа. – С этими словами, парень бросил зеркало в кузов стоящего рядом грузовика. Сторож бросился вперед, но раненая нога подвела – он споткнулся и навзничь упал на землю. - Нет!!! – умноженный эхом женский крик исходил, казалось, из самой глубины слегка мерцающего стекла. Раздался режущий уши звон, хотя зеркало еще не коснулось облезлых досок, из дыры в самой его середине показалась окровавленная старушечья рука. В тот же миг деревянная рама раскололась, и во все стороны брызнули сияющие осколки…
Велением судьбы я ввергнут в мрачный склеп, Окутан сумраком таинственно-печальным; Здесь Ночь предстала мне владыкой изначальным Здесь, розовых лучей лишенный, я ослеп… Ш. Бодлер
Когда-то, многие тысячи лет назад, Земля была жива. Тонкая скорлупка атмосферы сдерживала безликий Хаос, золотое солнце согревало все живое, на деревьях шумела листва, озера и реки были полны прозрачной влаги. На этой Земле жили люди. Но однажды солнце закатилось, чтобы больше не взойти. Среброликая луна покинула свое небесное ложе, а звезды, о которых люди думали, что их нельзя сосчитать, погасли одна за другой. И тогда на землю опустилась Тьма. Тихая и ласковая, она окутала все вокруг, заполнив собой пустоты мира, проникнув в души людей. И сердце Земли остановилось. Люди, лишенные Света, стали хрупки и пугливы. Они не узнавали друг друга во Тьме, но зов их с каждым разом становился все тише…И скоро люди забыли Свет. Они стали абсолютно слепы, и разучились говорить. Никто не знает, как это произошло, но, в конце концов, люди сделались лишь частью бесконечной Тьмы. Прошли столетия, которых не помнит ни одна древнейшая инкунабула. И люди научились играть. Они могут чувствовать вкус пищи, запах цветов. Могут слушать пение птиц и шум деревьев. Могут видеть закат солнца и радугу. Но это лишь иллюзия. Ведь у людей больше нет глаз. Зачем мертвым глаза? «Небо голубое…» - шепчет Кто-то, и люди видят небо. Совсем такое же, как раньше, когда Земля была еще жива. И только во сне людям открыта правда. Только закрывая глаза, они могут увидеть истинный мир: Тьму и прах. Но люди, как всегда, не верят правде. И продолжают играть в жизнь. А когда кто-то из них устает от бессмысленности этой игры, они возвращают его в старую могилу. «Dust to dust» – говорят они, надеясь, что сожалеют.
Она не любила зеркал и, может быть, именно поэтому так поздно заметила перемену. Встав с постели ранним утром (кажется, в четверг), она почувствовала ту самую боль, что мучила ее с самого рождения, но будто бы в два раза сильнее. Она посмотрела в окно, и ее глаза ослепил невероятно яркий свет. В два раза ярче, чем обычно. Шерсть ее любимой кошки стала в два раза гуще и мягче на ощупь, а уши ее слышали в два раза тоньше. К концу этого громкого дня она уже могла различать книги по шуршанию страниц и узнавать людей по запаху пыли в их волосах. Утомленная криками мира, она подошла к умывальнику, чтобы смочить лицо прохладной водой, и, наконец, увидела, а вернее не увидела. Не веря, она провела рукой по гладкой, неподвижной поверхности зеркала, но в нем по-прежнему отражались только кафельные стены, дверь, небрежно брошенное на пол полотенце цвета индиго, домашние тапочки, пестрый резиновый коврик…в общем все, кроме нее самой. Она по очереди подошла ко всем зеркалам в своем доме, надеясь, что просто забыла отражение в одном из них, но так и не нашла его. Измученная бесплодными поисками, она заснула. В два раза крепче.
читать дальше Проснувшись тем утром, он понял, что пора вновь увидеть свет солнца.
Маленькая комнатка без окон, вся меблировка которой состояла из узкой кровати, старого мольберта и керосиновой лампы, была завалена тюбиками с краской, кистями и палитрами. Многие годы она служила Художнику домом. Возле белой, с потеками, стены в ряд стояли картины Художника. Пейзажи и этюды, портреты и натюрморты медленно умирали, задыхались в густом пыльном воздухе, прихотью создателя, обрекшего себе на одиночество, лишенные восторженных взглядов и просторных светлых галерей. Когда-то, много-много лет назад, Художник был молод. Он искал любовь и свет в каждой черточке мира, но наткнулся лишь на жестокость и презрение. И тогда он решил сотворить мир заново, таким, каким хотел его видеть. Каким он должен был быть. И когда все мосты обратились в прах, и пепел покрыл пути, он остался один – демиург и падший ангел, единственный заключенный радужной тюрьмы, которая была для него бескрайней свободой, а стала холодной тьмой.
Без труда сорвав истлевший замок, Художник вышел из дома. Прикрыв лицо ладонью, он взглянул на солнце. «Ты ничуть не изменилось,» - улыбнулся он. Художник чувствовал запах моря, слышал его голос. Он глубоко вдохнул ароматный воздух и медленно побрел вниз по дороге, к набережной. Он шел, насвистывая веселую мелодию, ожидая, когда измученным тьмой глазам вернется способность видеть. Контуры стали четкими совсем незаметно. Восторженная радость Художника сменилась безумным ужасом, когда он поднял глаза. Перед ним стояло чудовище. Оно смеялось, указывая на старика пальцем. Художник отшатнулся, побежал, провожаемый хохотом монстра и тут же наткнулся на жуткое черное растение, странные листья которого имели цвет изумруда, а тонкие побеги, многократно разветвляясь, тянулись к небу. Он вскрикнул и, закрыв глаза, упал на землю. Когда Художник пришел в себя, солнце уже закатилось. Он опасливо огляделся по сторонам и со всей возможной быстротой устремился к той самой маленькой захламленной комнатке, что многие годы служила ему домом. Войдя, он взглянул на свою любимую картину – очень реалистичный портрет. Изображенное на ней существо изливало сияющий свет, за спиной у него раскрывались прекрасные белые крылья. Художник облегченно вздохнул, потом плотно захлопнул за собой ветхую дверь, придвинул к ней кровать и повесил обратно старый замок.
читать дальше Планета казалась очень похожей на Землю. Из-за высокой облачности нельзя было разглядеть очертания континентов, но Даррелл был уверен, что если молочный туман чуточку поредеет, они увидят ухообразную Африку или даже итальянский сапожок. Роберт прильнул к иллюминатору рядом с ним и смотрел на бело-голубой шарик, широко раскрыв по-детски восторженные глаза.
Они отправились в путешествие около двух месяцев назад. Связь пропала вчера. А сегодня они смотрели на вторую Землю, не сомневаясь, что на ней есть жизнь.
Через пару часов облака немного расползлись в том месте, где по представлениям космонавтов должна бы находиться Франция. Даррелл, как старший по званию, принял решение садиться. Посадочные капсулы – последняя разработка НАСА, были техническим шедевром. Запас топлива на 20 часов непрерывного полета, автономная поисковая система, взлетно-посадочный механизм…и дизайн стильный.
До планеты добрались за 1.5 часа. Наличие атмосферы не подвергалось сомнению. Даррелл вышел и огляделся. Похоже, они оказались в лесу: лиственные деревья, трава под ногами, пение птиц… но что-то было не так. Деревья росли ровными шеренгами, трава (до неестественности зеленая) устилала землю слишком плотным и однородным слоем. Даррелл почувствовал, как быстро бьется сердце. На этой планете не просто обитали иноземные существа. Они были разумны! Он подошел к капсуле Роберта, удивляясь его медлительности, открыл дверцу. Роберт был внутри. Он съежился в кресле, вцепившись в джойстик управления, бледный, как смерть.
- Чего ты сидишь?! Мы только что совершили открытие вселенского масштаба! Внеземная цивилизация существует!
Он посмотрел на Роберта. По его лицу градом катился пот.
- В чем дело, Роб? Что такое?
- А ты разве не узнал это место?
- Нет. – Даррелл насторожился. - Очень смешно, мы же на другой планете!