суббота, 02 сентября 2006
читать дальше23.02.05
Я родился в 1861 году, в маленьком фамильном поместье под Петербургом. От былого богатства в этом доме остались только большой плодовый сад и роскошная библиотека, где я и провел все мое детство и отрочество, лишь изредка выбираясь на долгие прогулки в ароматный сосновый лес, со всех сторон обступавший старинный особняк. Я рос нелюдимым: сверстники отталкивали меня своей глупостью и посредственным жеманством, а взрослые не принимали всерьез.
В юном возрасте я заинтересовался демонологией и ночами просиживал над "Summa diabolica", "La Haine de Satan" и кошмарной "De spectris et apparitionibus", холодея и дрожа от ужаса и любопытства.
Именно этими странными увлечениями, несомненно, расстроившими мою психику и сделавшими меня чересчур восприимчивым ко всему таинственному и непонятному, я, со все слабеющей надеждой, пытаюсь объяснить те ужасающие и загадочные события, что произошли со мной в дни расцветающей молодости, навсегда оставив след в моей измученной страхом душе.
Теперь, когда чудовищные воспоминания не оставляют меня даже во сне, я не могу больше молчать.
Это случилось зимой, во второй половине февраля. Несмотря на близость весны, морозы стояли страшные; день моего отъезда ознаменовался свирепой метелью и настоящей грозой, несвойственной, как известно, холодному времени года и приведшей в ужас суеверную прислугу и всех домашних.
Но в ту далекую зиму я был молод и чертовски упрям; я решил во что бы то ни стало заполучить древнюю книгу с непроизносимым названием, которая, как я слышал, хранилась в библиотеке одного московского богослова.
Моя мать – консервативная старуха, категорически запретила мне путешествовать поездом, и я был вынужден вместе с кучером Василием отправиться в Первопрестольную на допотопных санях, запряженных тройкой понурых сереньких лошадей. Теперь во всем этом я вижу предупреждение, отголосок пережитого мною кошмара…
В дороге я то и дело впадал в странное забытье, сменявшееся приступами необъяснимого страха, ощущением тяжелого взгляда на затылке.
К вечеру утихшая было буря разбушевалась вновь, наполнив воздух колючей снежной пылью. «Никак не проехать, барин!» - сказал Василий, из-за облепившего его снега напоминавший одушевленны й сугроб. Я знал, что старый кучер прав, но ночевать в поле было безумием. Я велел ехать дальше, в надежде встретить жилье или какого-нибудь местного обитателя, способного указать дорогу.
Вскоре я и вправду увидел невдалеке несколько огоньков и как будто почувствовал запах дыма. Метель словно утроила усилия, и вот уже лошади наши стояли по колено в снегу. Я велел кучеру двигаться к дому, но Василий не понял меня. «К какому такому дому?» - недоуменно спросил он. Я указал на огоньки, но старик только покачал головой и заявил, что с места не тронется, что лучше замерзнуть насмерть, чем идти незнамо куда и что это все дьявольские проделки. Я разозлился, но, понимая, что его не переубедишь, сам повел лошадей под узцы на отблеск огня.
Странно, но я не придал значения тому, что кучер не только не увидел огней, но и с жаром пытался убедить меня, что в здешней глуши люди никогда не селились. Я упрямо отходил все дальше от едва видневшейся дороги.
Примерно через полчаса мы стояли около маленького белого (вероятно, от снега) домика с соломенной крышей и слюдяными окошками, чей приветливый, теплый свет ранее привлек мое внимание. Из трубы, а вернее из отверстия в крыше, шел клубами жирный черный дым, немало меня удививший. Было что-то странное в этом аккуратном домике. Приглядевшись получше, я понял, что именно привело меня в смятение: соломенная крыша и слюдяные окна давно уже не были в ходу даже в самых отсталых деревнях, но вместе с тем дом выглядел совсем новым, будто только вчера плотник приладил резные наличники. Из старого, покосившегося сарая за домом не доносилось не звука.
Дверь скрипнула, отворяясь. Я почувствовал неожиданный приступ удушающего страха и уже собрался развернуть лошадей, чтобы как можно быстрее вернуться на дорогу. Но, вопреки моим ожиданиям, на пороге появился не ужасный монстр из тех, что так часто посещали меня в кошмарах, а молоденькая девушка. Она выглядела настолько беззащитной, и таким доброжелательством сияло ее лицо, что я отбросил последние сомнения и пошел ей навстречу, приветственно махнув рукой. «Барин, вы куда?!»- в страхе закричал Василий, срываясь с козел. Я ответил, что хочу договориться с барышней о ночлеге и ужине, но старый кучер только хлопал глазами и испуганно смотрел на меня. «С какой барышней?» - умоляюще, как душевнобольного, спросил он. Мое раздражение достигло апогея. Я грубо отодвинул его с дороги и предложил ночевать в степи, раз он отказывается увидеть дом и его молодую обитательницу.
Не успел я пройти и пары шагов, как Василий упал передо мной на колени и со слезами на глазах принялся умолять не бросать его одного. Меня удивило поведение старика. От моего предложения пройти в дом, он, тем не менее, снова отказался. Я потерял терпение и в одиночестве последовал за приветливой девушкой в сени. Закрывая за собой неожиданно тяжелую дверь, я услышал истошный крик Василия, но не обернулся.
С лица девушки не сходила странная улыбка, но добиться от нее хоть слова мне не удалось. Только перед самыми внутренними дверьми он шепнула каким-то неземным голосом: «А мы давно вас ждем...», и втолкнула меня в комнату. В небольшом плохо освещенном помещении пахло кислым молоком и сырым мясом. Навстречу мне поднялась, отложив вязанье, сухонькая опрятная женщина лет пятидесяти. В темном углу сидела замотанная в тряпки старуха, похожая на призрак с гравюры Торкьи. Она бросила на меня взгляд белесых глаз из-под редких бровей, и мне снова мучительно захотелось убежать.
Комната сразу же произвела на меня весьма отталкивающее впечатление. Хозяйка, заметив, вероятно, как изменилось мое лицо, уверила меня, что метель уже слабеет, и мне придется пробыть в их доме не более чем до утра. Беспокоясь, я упомянул Василия, но женщина, странно усмехнувшись, сказала, что о кучере уже позаботилась ее дочь, и предложила мне пройти в комнату для ночлега. По пути к одной из двух кривых дощатых дверей, я обернулся, чтобы рассмотреть комнату с другой точки, и заметил нечто такое, чего не смогу забыть никогда. Из-под темного, нечистого брезента, застилавшего печь, высовывалась тонкая женская рука. По мертвенно-бледной коже стекала на пол струйка густой черной крови. Последним, что я успел увидеть, прежде чем рука растаяла в воздухе (а вернее воздух растаял в ней), был опаловый перстень на залитом кровью безымянном пальце… Я рванулся к двери, но сразу же понял странность своего поведения, ведь никакой руки уже не было, а трое женщин смотрели на меня с непритворным удивлением и даже страхом. «Что-то не так, господин?» - спросила меня хозяйка, и я, превозмогая отупляющий ужас, отрицательно покачал головой. В комнате женщина застелила для меня лавку и предложила кувшин воды. Меня очень удивила ее крайняя неразговорчивость, так несвойственная вырастившим меня деревенским бабам. Ни одна из обитательниц этого дома даже не сказала мне своего имени. Как только хозяйка ушла, на меня снова навалился страх и ужасное чувство чужого следящего взгляда. Но вскоре нечеловеческая усталость взяла свое, и я, затушив лучинку, заставил себя заснуть.
Когда я очнулся, покрытый холодным потом, тяжело дыша, за окном было совсем светло от снежных смерчей. Я почувствовал невыносимую жажду, но, потянувшись к кувшину, неловко задел его и, не удержав, с грохотом уронил. Кувшин, как ни странно, остался цел, но вода вся вылилась и быстро впиталась в земляной пол. Я пробормотал какое-то ругательство и в этот момент понял, что странный звук, который я принимал за шум бури, был на самом деле негромким ритмичным пением. Меня пробрала дрожь.
Идти туда, где, вероятнее всего, таится смертельная опасность, повинуясь любопытству или просто по глупости – неотъемлемое свойство души любого человека. Именно поэтому, я, тихонько приоткрыв дверь, выглянул из комнаты. И вот что я увидел.
Все три женщины расселись на полу, вокруг яркого фиолетового пламени, выглядевшего невыносимо холодным. Они пели, покачиваясь из стороны в сторону и иногда наклоняясь к огню, над которым бурлил небольшой закопченный котел. Они не заметили меня. Через некоторое время я обнаружил, что руки и лица женщин, попадая в свет синего костра, мгновенно изменяются, делаясь отвратительными полуистлевшими руками и лицами мертвецов, а возвращаясь в тень, вновь становятся прежними. От страха я оцепенел и не мог пошевелиться. В углу, возле печки, я заметил странный темный комок, более всего напоминавший длинные женские волосы, а рядом с ним тот самый опаловый перстень и такие же серьги, а также серебряную брошь с золотыми инициалами «А.Н.». Из-за заслонки печи доносился сильный запах жженой ткани. Вне себя от ужаса я попятился назад, в свою комнату, и плотно закрыл за собой дверь. Я забился в самый дальний, в самый глухой угол и всю оставшуюся ночь не сомкнул глаз.
Я выбрался из страшного дома как только на пол упали первые розовые блики и, зная, что меня будут преследовать, поспешил разыскать Василия с лошадьми. Мои самые страшные опасения оправдались. Я нашел старика за домом, он лежал на спине с разорванным горлом, крепко сжимая поводья, что не дало напуганным лошадям сбежать. Ветер веером разметал кровавую пыль на сажень вокруг растерзанного тела.
В панике я попытался вырвать повод из окоченевших пальцев мертвеца, но в этот самый миг тяжелая дверь зловеще заскрипела, выпуская наружу чудовищ. Я вскрикнул, чуть не падая в обморок, и как мог быстро начал выпрягать из саней полуживую боковую лошадь. Покончив с этим, я посмотрел назад, на ставший почти прозрачным белый дом, на стремительно приближавшихся ко мне ужасных тварей.
Лошадь спотыкалась, но они все равно не могли догнать ее. Оглядываясь, я видел, как они теряют остатки человеческого облика, превращаясь, под лучами восходящего солнца, в прикрытые лохмотьями плоти скелеты.
Меня нашли день спустя без сознания, полузамершего, вцепившегося в гриву лошади, которая, повинуясь инстинкту, вернулась домой.
Прошло около двух лет. Большую часть этого срока я прожил в добровольном заточении в большой комнате на верхнем этаже моего дома. Всем необходимым меня снабжает старый дворецкий, потому что я не подпускаю к себе служанок-женщин. В моей комнате четыре камина, в которых я непрерывно поддерживаю огонь, а окна я намертво забил плотными ставнями, чтобы ни одна снежинка не могла проникнуть сюда.
@темы:
ориджи,
избранное
-
-
16.12.2012 в 17:31-
-
18.12.2012 в 21:29первый и последний, да)